последние 200 дней я был в «Центре по проведению семинаров Бойерхоф» в Айфеле. Это красивая местность с множеством вулканических конусов, которые действовали всего лишь 13 000 лет назад. Бельгийская граница проходит недалеко от этого места. В некотором отдалении – гоночная трасса Нюрбургринг, там проводят крупные автогонки. Когда дует ветер с востока можно уловить отдаленный шум моторов гоночных автомобилей, но во времена коронавирусной истерии заглох и звук моторов, независимо от направления ветра. Территория семинарского центра Бойерхоф расположена относительно высоко. Она занимает площадь 12 гектаров. Виды великолепные, небо кажется необъятным. Единственное, что вечерами диссонирует с общим видом, это огни расположенной несколько южнее фермы, аура этой фермы наводит на мысль о концентрационном лагере, вокруг фермы удрученно стоят десятки тощих коров. Время от времени одна из них падает замертво. Она лежит так неделю, а то и больше. Владельцы фермы люди нехорошие, это сразу видно.
На больших лужайках Бойерхофа можно увидеть темные круги. Диаметром они от нескольких метров до весьма больших. Это из-за грибного мицелия, осенью там появляются так называемые «ведьмины кольца» – из земли прорастают по кругу грибы, плодовые тела этих живых существ. Мгновенно чувствуется, что этот кусок земли обладает магией, силой. Исходит ли это, как утверждают, от lay-line – силовой линии, или это наследие обрядов времен кельтов, кто знает. На лужайке напротив моего местопребывания стоят пять индейских типи различной величины и один длинный дом, сооруженный на индейских манер двумя поляками, которые построили в течение более чем двух десятков лет все здания в Бойерхофе. В лесу есть одно место с особой энергетикой. Возле громадного бука выложен каменный круг. В его центре покоится череп американского бизона и несколько шаманских атрибутов, там же – металлический ящик. Здесь, видимо, сидел индеец, который приезжал в Бойерхоф и жил там некоторое время.
18 марта мне пришлось уезжать из тайги. Срок моей визы истек. Я уже подал заявление и оплатил трехгодичную визу. Но в то же самое время весь мир одолел страх перед пандемией смертельной заразы. Смутное беспокойство подтолкнуло меня в мой последний день в России отправиться вместе с моей переводчицей Татьяной в ведомство, которое занимается продлением разрешений на пребывание в стране и тому подобными делами. Я сказал женщине за письменным столом, что не хочу возвращаться в Германию, что я боюсь подвергать там свою жизнь опасности, что я хочу остаться в России. На что она в грубоватом тоне ответила, что она сейчас хочет быть в Париже, но это невозможно, – и мне было отказано. Интересный момент, моя переводчица потом рассказала мне, что эта служащая ее бывшая ученица и что она позвонила вечером и предложила свою помощь. Но было уже слишком поздно. В мой последний день в Перми я забрал из типографии экземпляры своей книги «Любовь- Liebe», оставил эти две тяжелые пачки у прекрасной Лены-гончара и ее мужа Леши и полетел в Германию. Самолет из Москвы до Мюнхена летел практически пустой. Поезд из Мюнхена до Регенсбурга шел еще более пустой. Я попал в страну, оцепеневшую от страха.
Вблизи Регенсбурга в маленькой жуткой деревне под названием «Loch» – Дыра я снял комнату. Хозяйка так боялась заразиться, что выходила из помещения, когда я туда входил. Я не захотел там оставаться и поехал к своей подруге Клаудии в Дюссельдорф. За очень короткий срок я переделал всю возможную физическую работу в экстремально ухоженном
саду. Мне не хватает покоя, леса, природы. Недалеко от дома Клаудии находится больница, поэтому весь день раздается вой сирен машин скорой помощи, которые проезжают мимо. Единственная возможность немного глотнуть «природы» – это прогулка вдоль дороги вокруг природоохранной зоны, пойма Рейна, старицы, тростник, множество водоплавающих птиц. Но вся местность у Дюссельдорфа так плотно заселена, что там невозможна настоящая жизнь в природе, там возможна только суета в потоке других людей. Я жалуюсь на жизнь своей подруге, и она советует мне обратиться в уже упомянутый Бойерхоф, потому что из-за локдауна это поселение наверняка переживает экономический кризис и ему требуется помощь. Я связываюсь с руководством Бойерхофа и 13 мая с чемоданом в руках отправляюсь туда, чтобы там и остаться. Владелец Бойерхофа – Дитер Шольц. Очень бодрый и живой человек, о котором не скажешь, что ему уже 82 года. Бойерхоф как центр проведения семинаров, наполненный духовным началом и пропитанный священным духом местности, – это дело его жизни. Я рад тому, что могу остаться в таком прекрасном месте, и предлагаю мою рабочую силу, мою любовь и мой идеализм, чтобы это место могло и дальше существовать. Условием пребывания является ежедневная символическая плата в 10 евро в качестве компенсации издержек на меня, совместная трапеза включена в стоимость. Хозяин центра Дитер выделяет мне крошечную темную комнатушку, дверь которой выходит на центральную площадь. Ледяной холод. Сейчас как раз время весенних заморозков, вода в источнике перед моей дверью утром подернута льдом, в первые две ночи я замерз сильнее, чем за все зимнее время на Урале. На третью ночь я проснулся от низкого гула. Весь воздух в комнатушке колеблется с частотой около 25 Герц от работающего на расстоянии 50 метров генератора, обеспечивающего Бойерхоф электричеством.
Про сон можно забыть. К тому же и направление ветра способствует тому, что выхлопные газы генератора образуют завихрение перед моей дверью, и в воздухе висит такой же запах, как на автовокзале в Перми или Турине. Ну вот, – утешаю я сам себя, – ведь это же временно, эти шум и вонь, которые наполняют прекрасное место. Я прошу, чтобы мне предоставили другое место для ночевки, потому что в этой так называемой комнате у источника невозможно отдохнуть в тишине после напряженного рабочего дня. Мне выделяют другую темную нору, где стоят две двухъярусные кровати и одна одиночная, но нет ни стола, ни стула. Я остаюсь там на несколько недель. Меня несколько огорчает то обстоятельство, что там невообразимо медленный интернет, и я все больше и больше утрачиваю связь с внешним миром.
Мои дни наполнены иногда очень тяжелой и напряженной работой. Например, мы вдвоем однажды в выходные спилили где-то 25 погибших елей, павших жертвами короедов. Это были большие деревья высотой около 25 метров. Спиленные деревья, а это все происходило в месте с довольно сложным круто спускающимся рельефом, мы затаскивали наверх при помощи старого трактора, обрубали ветки и распиливали стволы на метровые и полуметровые куски. Эти дрова будут использоваться для нагревания камней в индейском очистительном ритуале. Я не знаю, сколько прицепов мы нагрузили готовыми дровами и отвезли, но их было очень много.
В центре острая нехватка жилья для тех, кто там работает и помогает. Комнаты и жилые помещения, которые находятся в более или менее приличном состоянии, предназначены для участников семинаров, а не для помощников. Поэтому меня попросили приспособить для жилья старый жуткий и ужасно вонючий трейлер начала семидесятых прошлого столетия. И вот я начинаю параллельно с моими ежедневными обязанностями, которые я
на себя взял, алхимический процесс превращения этого трейлера с помощью любви, времени и нестандартных идей в нечто «красивое». Занятый с утра до вечера физической работой я даже и не задумываюсь о том, что я больше не играю и не сочиняю музыку, не катаюсь на велосипеде, не поддерживаю связь с внешним миром, что при таком качестве интернета и так очень сложно.
Хозяин Бойерхофа, Дитер, опирается на традицию индейцев -лакота, по его словам, он получил от них трубку, он является носителем трубки лакота. Это дает ему право предлагать в качестве спиритуальной услуги проведение индейского обряда очищения. Таким образом, раз в месяц собираются около двух десятков человек и за два дня выкладывают почти 200 евро за одного, чтобы поучаствовать в этом спиритуальном мероприятии. И все эти деньги, по словам Дитера, идут опят таки на поддержание Бойерхофа. А так как Дитеру из-за его почтенного возраста становится все труднее и труднее управлять Бойерхофом и поддерживать его в надлежащем состоянии, он уже давно занят поисками ответственных людей, которые могли бы экономически успешно продолжить здешнее дело его жизни, сохраняя при этом присущий ему дух. Таким образом, после того, как первые претенденты не выдержали экзамена у Дитера, как вариант возник человек, которого я здесь называю «Цвакль». До коронавируса Цвакль был владельцем успешной фирмы, предоставлявшей техническое обеспечение для массовых мероприятий. Еще Цвакль в свои 52 года влюбился в женщину – автора книг по веганству и с того момента обратился в веганство. Совместные трапезы становятся для меня все большей и большей степени малоприятным упражнением, потому что разговоры ведутся только о веганской жизни и о низменности не-веганов. И вот тут, мои дорогие русские, находится корень зла «немецкой сути»: если немец полагает, что он обладает истиной, то для него будет святой обязанностью осчастливить этой истиной окружающих, донести до них это счастье как можно ближе. Цваклю пришла в голову следующая идея: общий холодильник реорганизуется на веганский манер. На оба верхних отделения наклеиваются надписи: «только веганское». Затем ниже три других отделения. На них надписи: «только вегетарианское». На дверце холодильника помещается надпись: «Исключение только для кошачьего и собачьего корма».
Таким образом, я должен забрать из холодильника мою банку шпрот и следовать моим презренным привычкам где-нибудь в другом месте. А между тем я уже ощущаю определенную усталость. Я работаю от рассвета до заката, за столом вместе со мной сидят 10-12 человек, некоторых из которых я никогда не видел и которые мне совсем не интересны, слушаю типично немецкую прекраснодушную болтовню о веганизме, Новом времени и прочем, – все то, что подтолкнуло меня бежать из Германии. Форма вместо содержания. Доброжелательное наставление. Тихие упреки.
Громкие упреки получаю от Дитера. Ему как владельцу Бойерхофа все больше и больше, все чаще и чаще доставляет удовольствие обвинять по какому-либо поводу меня или кого- нибудь из помощников в присутствии всех сотрудников, гостей, посетителей. Так, например, при починке пруда я из-за невнимательности продырявил камнем пленку, которую укладывают на дно пруда, – так, по крайней мере, считает Дитер… Я подумал, что быть такого не может, потому что я уже 38 лет хожу босиком и всегда чувствую, что я делаю. Я спускаю воду из пруда, собираю в кучу камни и вижу дыру на пленке, которую, по словам Дитера, сделал я. Затем я вижу еще и другие дырки и дырочки…
…Первоначально эта пленка была где-то натянута для защиты от дождя, дырки расположены на равных расстояниях. С публичным отказом от своих обвинений Дитер не спешит, свое мнение он не меняет, обвинение остается. По всей видимости, ему важно, чтобы люди чувствовали себя приниженными и виноватыми. Через два месяца Цвакль сдается, центр не будет его хозяйством. Он уезжает, я испытываю облегчение. Безумие структурирования закончено. Хотя и ненадолго. Вдруг появляются четыре женщины, которые относятся к некоему шаманоидному женскому сообществу в Кельне, находясь в спиритуальном возбуждении после очистительной процедуры и будучи успешными владелицами питейного заведения, берут на себя смелость повести в светлое будущее Бойерхоф, находящийся в финансовом затруднении. Снова новые люди, вместе с друзьями и близкими новых людей, которым всем необходимо посмотреть на прекрасный, расчудесный Бойерхоф. А тут еще и помощники. Мы все тут вроде как скот на крестьянском дворе. Нас представляют и собираются продавать в придачу.
В то же время из-за удара молнии происходит еще одно драматическое ухудшение ситуации с интернетом. Моя просьба о том, что мы должны подумать об исправлении такого положения, остается без внимания. Ухудшается и финансовая ситуация в Бойерхофе. Я становлюсь свидетелем первых конфликтов между участниками семинаров и Дитером. Он увеличивает свои финансовые требования до тех пор, пока не достигнет болевых точек своего визави. Так, я отметил для себя, что для группы сыроедов со своим питанием плата за человека за ночь в многоместном номере значительно превышает 50 евро. Даже за ночевку в трейлере за границей парка просят 25 евро. Заготовленные нами совсем недавно и еще непросохшие дрова регулярно вносятся в счет по цене 35 центов за штуку.
А между тем Дитер выбрал меня целью для своих нападок и обвинений. Мое поведение бросается в глаза, потому что я «свободный человек». Для него в новинку то обстоятельство, что он не может превратить меня, как он это делал со многими до меня, используя своего рода психологическую узду, в животное для верховой езды, что я остаюсь свободным человеком и не даю ему оседлать меня.
Кельнские шаманки намерены воплотить в жизнь свои планы реструктуризации. А так как за меня не платят, а я сам плачу, то я не собираюсь подчиняться этим планам. Моя тоска по России усилилась до чрезвычайности. Я влип именно в то, от чего я бежал в Россию. Благодетели человечества, которые точно знают, что в жизни не так. Искусству и тихим звукам здесь нет места. Фоном звучит Дитер: «Семинары! Семинары!», а мне слышится комендант крепости Бреслау в январе 1945: «Окончательная победа! Окончательная победа!»
Постепенно мне становится понятно, что лишь доходы от семинаров являются единственным источником, из которого Дитер может получать средства на платежи за лизинг автомобиля и в больничную кассу. Это, мои дорогие друзья в России, то о чем вы не имеете ни малейшего представления: в Германии ты можешь выбирать, заключаешь ли ты медицинскую страховку – а ее ДОЛЖЕН иметь каждый – через так называемую больничную кассу или как частный пациент. Как частный пациент ты имеешь право на лечение в отдельной палате или самое большее в соседстве с одним человеком, главный врач больницы лично наблюдает тебя, питание тоже намного лучше. Но чем старше становится человек, тем выше его страховые взносы как частного пациента, намного выше, чем в законодательно гарантированную больничную кассу. И когда я посмотрел в
интернете, сколько должен платить 82-летний человек за свою частную страховку, то оказалось, что это почти 2 000 евро. Месяц за месяцем. Тут, конечно же, может объять страх, что ты не сможешь больше платить такие деньги, и ты расстанешься со священным духом места в обмен на деньги.
После того, как я проработал там с утра до ночи шесть месяцев без единого дня отдыха, я медленно осознал, что я изнурен обстоятельствами, беспрерывными разговорами и попытками Дитера унизить меня. Мне захотелось взять паузу, углубиться в себя. Поэтому я объявил, что намерен молчать две недели. Это значит, что я работаю дальше, выполняю все взятые на себя обязательства, единственная разница лишь в том, что я не буду говорить. Это заявление вызвало громкие вопли кельнских шаманок и Дитера. Это неслыханно, здесь семинар, семинар, семинар и это полный абсурд, здесь нельзя молчать. Я договорился с Дитером о разговоре наедине. Я сказал ему, что его необоснованные обвинения в мой адрес это нехорошо и что я задет до глубины души тем, что в том месте, которое заявлено как место спиритуальной практики, запрещено молчать. Ответа на мои претензии не последовало… . Через три дня и опять в присутствии работающих там людей Дитер ухмыльнулся в мою сторону и сказал: „Если тебе здесь нельзя молчать, то ведь ты можешь поститься…». При этих словах я сразу же вспомнил королеву Марию- Антуанетту, которая как-то сказала: «если народ кричит, что у него нет хлеба, то он может есть пирожные». Это был момент, после которого я принял решение и покинул Бойерхоф. Я полагаю, что тамошний конструкт до крайней степени унизителен для человека, дух, охраняющий это место, поджарит Дитера за то, что тот, постулируя почитание священного духа места, презрел положение «no pay for pray» – «нет платы за молитву».
Я очень хочу вернуться в Россию, но не знаю как. Сейчас на немецких железнодорожных вокзалах стоит полиция с автоматами, чтобы нагнать на людей страху. Если кто-то появится без маски, то его могут побить или, по меньшей мере, обругать. Если у кого-то есть справка от врача, он все равно в маске, потому что иначе опасно. Случается, что полиция врывается в дома, конфискует все компьютеры и т.п. и накладывает громадные штрафы.